Рождественская феерия зарождается в обители уже в конце ноября. Ни приближающиеся экзамены, ни полное отсутствие свободного времени не затмевают волшебных видений, которые, как во сне, возникают на территории монастыря.
Это аккуратные снежинки, кружащие между постройками. Они, словно в хрустальном шаре, который только что потрясли, не падают с неба, а опускаются на землю, слегка колыхаясь. Это малышки, неуклюже выползающие из детского корпуса в своих комбинезонах. Они так похожи на маленьких косолапых пингвинчиков! Вот одна отделилась от «стаи», воспользовавшись минутным замешательством воспитательницы, и засеменила к огромному сугробу. Слегка покачиваясь и неуклюже перебирая ножками, малышка-пингвиненок со всей готовностью смотрит в сторону снежной горы. Еще движение и… снова не получилось покататься на животе. Бдительная воспитательница поставила малышку обратно в клин любопытных пингвинят к великому разочарованию юной исследовательницы.
Еще до начала поста неограненный алмаз наших ожиданий, полируемый рассказами старших девочек и прогнозами воспитательницы, начинает сверкать наподобие праздничной гирлянды. Мы едва способны высидеть пару, наблюдая сквозь припорошенные окна аудитории, что происходит в нашем «снежном шаре». А там в это время начинается первое действие зимней сольбинской сказки.
Сначала на сцене появляются неповоротливые, серые громады грузовиков. Строгая расцветка кузовов и непроницаемые белые кабины словно намеренны скрыть дальнейшее развитие сюжета. В это время преподаватель в аудитории безрезультатно борется за наше внимание. Вдруг происходит то, что окончательно рушит всю учебную организацию. Отражаясь на снегу, из грузовиков высыпаются ярко-оранжевые искорки. Мы не сразу понимаем, что это рабочие в светоотражающих жилетах. Ненадолго глаза застилает пышный занавес метели, и мы нехотя возвращаемся к лекции.
Чуть только поредели плотные кружева снежинок, начинается второе действие. На другом конце монастыря, возле нашего жилого корпуса, рабочие в своих ярких жилетах снуют от грузовика к грузовику, перетаскивая поблескивающие декорации и огромные мотки гирлянд. Все, включая учительницу, невольно уставились в окно. Вдруг с неба опускается черный месяц подъемного крюка. Из закулисья выезжает сам подъемный кран, и вот уже стремительно развивается третье действие. На наших глазах ввысь взмывает огромный каркас искусственной ели. Один, другой, третий… И вот, посреди монастыря возвышается стройная елка, на ветвях которой, переливаясь, замерли украшения.
Наблюдая за этим сквозь заснеженные деревья и постройки, нам все больше кажется, что это сказка. Крохотные силуэты рабочих больше напоминают помощников Деда Мороза. Их оранжевые жилеты то появляются, то пропадают где-то вдали, словно хрупкие фигурки внутри хрустального шара.
Наконец настает время обеда. Время, когда толпы детей, выпуская густой пар из распахнутых дверей, выбегут полюбоваться на работу «помощников Деда Мороза». Выходя на улицу, мы больше всего боялись, что все это действительно окажется сказкой. Но то, что предстало нашим глазам, не сравнится ни с одной выдуманной историей. Мы не торопясь шли в трапезную, когда я вдруг поняла, что елка не перестает увеличиваться. Уже позади Успенский храм, но она продолжает расти, будто это какой-то механизм выталкивает ее из-под земли.
Мы подошли к огороженной площадке. В этот раз я просто не смогла посмотреть вверх. Мой взгляд приковал блестящий елочный шар величиной с футбольный мяч. Сплющенный в отражении глаз уловил какие-то блики, и я все же подняла голову. Где-то высоко-высоко брызнули теплые лучи, и на самой верхушке дерева загорелась шестиконечная звезда.
Если вам еще не посчастливилось побывать на Сольбе зимой, то напрасно мне пытаться описать необыкновенную атмосферу, которая царит в монастыре в это время года. Эти ощущения человек должен пережить на собственном опыте, чтобы не черно-белые строчки позволили окунуться в серебряную сказку, а живые, трепещущие воспоминания.
Вечером из каждого уголка монастыря к самому небу взмыли яркие лучи. Светились раскидистые декоративные деревья, пухлые снеговики, олени и просто гирлянды. Напротив пекарни мы обнаружили самый захватывающий аттракцион. Это была (разумеется, светящаяся) горка. Она прекрасно скользила, так что дети даже оставили попытки забраться на нее тем же путем, что скатились. Но главное, горка была удивительно высокая и широкая. Можно было скатиться четверым в ряд. Но на первых порах никто и не думал ломать руки и ноги, все хотели подольше покататься, так что на горке царило, так сказать, «удержимое» веселье. Каждый вечер мы с однокурсницами давали себе обещание покататься, как только будет время. Но оно все утекало, а наши куртки оставались сухими.
Рождество на Сольбе имеет особый привкус. Ближе к концу поста учащаются репетиции хора, на службах поется катавасия праздника, и вот, не успеешь оглянуться, и ты уже стоишь на Рождественской службе. На первом курсе праздничное богослужение проносится незаметно, но мозг ни на один момент не отключается. Каждое песнопение поется с благоговением. Перед таким количеством народа и священнослужителей сразу ощущаешь ответственность за ход службы. И на ком же она, как не на первом курсе! Именно так мы думали, стоя перед аналоями и старательно открывая рот в такт музыке…
Два года спустя, на том же месте, усталая третьекурсница стояла на подкашивающихся ногах и держалась за аналой. В этом году у меня было чувство, что Рождество началось еще утром в сочельник. С рассвета мы готовились к приезду гостей, убирались, репетировали песнопения. Те немногие часы, которые нам дали вечером для отдыха, мне пришлось потратить на сооружение очередной поделки в качестве подарка к празднику… С трудом дожив до вечера, я надеялась, что Рождество не заставит себя ждать и вспыхнет в моем сердце. Но пока я ждала, вспыхнул недружелюбный огонек в глазах регента, и я поняла, что пора петь в полную силу.
Как обычно, конец службы подоспел как раз в тот момент, когда я особенно не была готова бежать из храма на холод и толкаться в раздевалке в поиске парадных туфель. Еле выбравшись из водоворота пуховиков, мне наконец удалось проскользнуть к еде. Но тут начались приключения, о которых мне еще долго пришлось вспоминать.
Говоря, что я проскользнула к еде, я имею в виду, что у меня получилось пробраться к узкому коридору на кухне, где стояли тележки со столовыми приборами, тарелками и нашей едой. Так как речь идет о моем третьем курсе, то хочу напомнить, что к этому времени в колледже обучалось больше 100 девушек. Так вот, именно так, как вы сейчас представили этот неуютный коридор, выглядела наша трапеза. Толпа не то что наседала, но просто давила своим многоруким и многоголовым обликом. Я не стала отчаиваться и попыталась найти тарелку. Вызволив из лап толпы кого-то, кто был поближе, я спросила, где лежит посуда. Мне быстро что-то ответили и указали на противоположную сторону коридора. Для этого обладательнице руки пришлось закинуть ее неестественно высоко, и у нее чуть не выбили ложку. Мне ничего не оставалось, как последовать по указателю. Это были самые страшные пятнадцать секунд в моей жизни. И вполне оправдано, потому что, например, в час пик в вас никто не тычет ложкой, полной борща, и какой-нибудь бутерброд с сыром не грозит испачкать парадное платье, в котором вам буквально через несколько минут выходить на сцену.
Претерпев все эти мучения и, наконец, вздохнув свободно, я с ужасом заметила, что в этой части коридора нет ни намека на наличие тарелок. Тележка ломилась от салата и пюре в огромных кастрюлях. Слышала бы учительница по вокалу мой вздох в тот момент, она бы стоя аплодировала виртуозности хроматизмов и душевной боли, вложенной в такую короткую фразу. Я снова втянула живот и, на всякий случай оглянувшись, нырнула в синее море концертных платьев. Полоса препятствий была успешно пройдена, и я направилась к толпе в третий раз, но уже уверенней. Однако, что-то изменилось. Ряды нападающих значительно уменьшились, возле тележек вовсе никого не осталось. Мне стало не по себе.
В это время с верхнего этажа послышались устрашающие звуки. На кухню пробиралась суета из концертного зала. Вот-вот должно было начаться выступление, и с этой новостью моя последняя надежда поесть раскрошилась, как рождественское печенье. Паника охватила всех певчих, девочки носились со своими тарелками, не зная, куда их деть. В рекордное время на кухне не осталось ни души. Я посчитала необходимым тут же ретироваться.
Оказавшись вновь на поверхности земли, я, наконец, вспомнила, что буквально через минуту мне опять придется петь. И тут меня словно поразило молнией. Я поняла, что не держу в руках обязательный аксессуар для выступления – черную папку. Не оглядываясь, я кинулась к первому попавшемуся ящику в раздевалке и схватила какую-то папку. В тот же момент по залу разнеслись звуки «Отче наш», и гости сели за столы. Запыхавшаяся, красная, я вскочила на лавочку, чуть не уронив соседку справа. Настал самый ответственный момент.
В полной тишине я только и слышала, как гости стучат вилками по тарелкам. Тогда я совершила ужасную ошибку – посмотрела в зал. Тут же желудок дал знать, что он не кормлен. На столах стояли самые непостные блюда, соблазняя своей съедобной натурой.
Елена Евгеньевна смотрела на нас внимательно-изучающе. Она вскинула руки, дав знак открыть ноты. Я снова вернулась с облаков и подняла папку к глазам… и чуть не шагнула вперед с лавочки. Со страницы на меня смотрела (если можно так сказать о бедном ощипанном животном) курица, прямо из кастрюли. В шоковом состоянии мои глаза наткнулись на первую попавшуюся надпись: «Залить кипятком и оставить…» «…рождественскую колядку!», – закончила Елена Евгеньевна свое объявление. Я почувствовала, как краска заливает лицо. Пресс напрягся против воли, щеки надулись. Елена Евгеньевна показала вступление. Я чуть не каркнула от накатившего смеха. На меня покосилась соседка. Я хотела закрыть эту несчастную курицу, но было уже поздно. Локтем я почувствовала, как одногруппницу начинает трясти от смеха. «Держись», – просипела я. Это было лишнее. Мы и так устроили карусель всем сопрано, так что нам пришлось держаться друг за друга.
Мы еле дотянули до конца произведения. Получив возможность продышаться, я начала жадно хватать воздух. Бедная курица тут же была погребена под спудом рецептов. Это оказалась поварская папка. Говорила же мама: «Нельзя брать бесхозные предметы в руки, это может плохо закончиться!» Почему никто не предупреждал об общипанных курицах?
Елена Евгеньевна закончила объявлять следующее произведение. Никогда бы не подумала, что у меня есть актерский талант. Каких трудов стоило изображать «Ангела в небе», но при этом петь по запеченным баклажанам! И хватило же ума долистать до десерта! Хотя, признаюсь, здесь меня уже захватило любопытство, и я прекрасно понимаю свою соседку, которая, вместо изучения своей партии, запоминала рецептуру шарлотки. Думаю, если бы ее в тот момент напугали, косоглазие было бы неизбежно.
Читатель вполне может сам предположить, чем закончилось мое куриное пение. Стоя с закрытой папкой на благодарственной молитве, у меня было ощущение, что я держу в руке бомбу. Вот, что имела в виду мама! Не дай Бог это попадется кому-нибудь на следующем концерте!
В ту ночь, с трудом преодолевая ступени на пути в комнату, я и вспомнила наше первое Рождество, так изящно увековеченное в предшествующей части этого рассказа. Но мне вдруг стало обидно за свою безответственность. Где я теперь возьму рецепт шарлотки?..
Даша Агеева, 4 курс, «Хоровое дирижирование»